К семидесятым годам Андрей Миронов подошел любимцем публики. Открытки с его фотографией расходились в киосках как горячие пирожки. Зритель ломился на спектакли с его участием.
Но сам актер был не вполне доволен своей карьерой. Его томила одна мечта, которую не торопились исполнять режиссеры.
В комментариях к моим статьям о фильмах Эльдара Рязанова многие удивляются: известно, что Миронов хотел сыграть Лукашина – почему же Рязанов отказал ему и снял в “Иронии судьбы” Андрея Мягкова? Ответ на этот вопрос подробно дает в своих воспоминаниях сам Рязанов.
В театре Миронов играл роли совершенно разного плана. Уже были сыграны и Холден Колфилд в первой советской постановке “Над пропастью во ржи” Сэлинджера, и Жадов в культовом “Доходном месте” Островского, поставленном Марком Захаровым…
А что в кино? К 1975 году актер сыграл:
- Диму Семицветова в “Берегись автомобиля”,
- Гешу в “Бриллиантовой руке”,
- обаятельного мошенника Маркиза в “Достоянии республики”,
- карьериста Проскудина в “Стариках-разбойниках”,
- злодея и труса Цезаря Борджиа в “Тени”,
- Рулле в “Малыше и Карлсоне”,
- Фадинара в “Соломенной шляпке”
- – и начал сниматься в веселом водевиле “Небесные ласточки” в роли композитора, авантюриста и дамского угодника Флоридора.
Легкость, подвижность актера, очевидное характерное дарование, музыкальность словно напрашивались на то, чтобы давать ему роли легкомысленных попрыгунчиков или циничных прощелыг. Ну в самом крайнем случае — положительных героев без страха и упрека. Никто тогда не знал, какой ценой даются Миронову и эта легкость, и эта подвижность, никто не знал, что это результат работы на износ, которая впоследствии приведет его к смерти.
Ни Лукашина, ни Хоботова
Большинство кинорежиссеров, с которыми он работал, упорно видели в Миронове красавчика или… красавчика с отрицательным обаянием. А ведь были еще и телеконцерты… Рязанов писал:
Если откинуть его театральные и кинематографические роли, а взять только телевизионные выступления, где он представал без грима, то зритель мог составить об Андрее как человеке превратное суждение. На телевизионном экране элегантно двигался, легко танцевал, непринужденно пел актер, сознающий свою неотразимость, порой смахивающий на фата, фрачного героя, обаятельного бонвивана. И некоторые зрители отождествляли этот образ с сущностью самого Миронова.
Да и сам Рязанов зовет Андрея Миронова на роль Ипполита в “Иронии судьбы, или С легким паром!”. И вдруг Миронов приступает к нему с просьбой попробовать его на роль Жени Лукашина.
Рязанов вспоминал:
Началась кинопроба. Миронов, пряча глаза, застенчиво произносил такие реплики: «А я у женщин никогда не пользовался успехом… еще со школьной скамьи… Была у нас девочка — Ира… Что-то в ней было… Я в нее еще в восьмом классе… как тогда говорили… втюрился… А она не обращала на меня ну никакого внимания!.. Потом, уже после школы, она вышла за Павла…»
Но почему-то ощущения правды жизни, веры в актерскую убедительность не возникало. Поверить в то, что какая-то неведомая Ира могла пренебречь таким парнем, как Миронов, было невозможно. Несмотря на все его актерское мастерство, психофизическая сущность артиста расходилась с образом, со словами.
В другой главе своей книги режиссер высказался не менее определенно:
Жребий свел Гурченко [она пробовалась на роль Нади Шевелевой – О.Г.] на кинопробе с Андреем Мироновым. И то, что она играла прежде в паре с Мироновым в «Соломенной шляпке», оказало в данной ситуации дурную услугу обоим исполнителям.
Они, как давно и хорошо сыгранный эстрадный дуэт, понеслись в лихой комедийной манере, очень далекой от моих режиссерских намерений. Перед камерой играли два комедийных «зубра», которые не могли соскочить с манеры и интонации «Соломенной шляпки». На экране действовали жизнерадостные и смешные персонажи, но «из другой оперы». Это был период, когда я сам прощался с условной комедийной легкостью, искал новую стилистику, другую интонацию. Поэтому и отверг эту уверенную актерскую пару. Боялся, что они собьют меня с толку. Я еще сам только-только нащупывал что-то новое для себя, сам еще не был достаточно тверд.
Рязанов раз за разом предлагал актеру роль Ипполита — сразу, без проб, — и раз за разом Миронов отказывался со словами: “Надоело играть отрицательные роли”. Загадочными словами, надо сказать. Ведь к тому моменту у того же Рязанова он сыграл доблестного милиционера в “Необыкновенных приключениях…”, да и Ипполита, при всех его недостатках, не назовешь отрицательным героем – сам Рязанов говорил о нем: “Скорее, он несчастный…”.
Кстати, спустя 7 лет Миронов приступит с просьбой о главной роли к Михаилу Козакову. Тот начинал снимать свои знаменитые “Покровские ворота” по пьесе Леонида Зорина. Миронов хотел играть затюканного интеллигента Льва Хоботова. Козаков отказал со словами: «Андрей, понимаешь, у него лицо должно быть как тюфяк, на котором кто-то выспался».
Чего же хотел Миронов и почему так добивался именно этих ролей?..
Фарятьев, Орландо, Ханин
В 1978 году Илья Авербах приступает к съемкам фильма по очень популярной тогда пьесе Аллы Соколовой “Фантазии Фарятьева”.
Эта странная, совсем небытовая драма строится на обманчиво примитивной фабуле. Зубной врач Павлик Фарятьев сватается к женщине по имени Шура, в которую влюбился с первого взгляда. Неожиданно для него Шура дает согласие.
Наивный недотепа Фарятьев понятия не имеет, что она влюблена в его друга Бедхудова – удачливого, блестящего, совершенно нетакого, как он. К Бедхудову-то Шура в конце и уходит, даже убегает, оставив Павлика наедине с ее сестрой Любой и их матерью.
В фильме снялся звездный состав актеров. Шуру сыграла Марина Неелова, мать — Зинаида Шарко, Любу — совсем юная и пронзительная Екатерина Дурова. Финал фильма вошел в золотую коллекцию советских кинокадров. Люба уже знает, что Александра бросила Павлика. Мать не знает. Павлик узнал только что, но не хочет верить.
Он произносит долгий, долгий монолог о стремлении людей к счастью, а мать сестер, словно в полубезумии, не слыша его, зачитывает длинное сбивчивое письмо от родственницы. И все это время Люба пытается достучаться до Фарятьева, признаваясь, что любит его — так же безумно и исступленно, с первой встречи, как он полюбил Шуру… Все три героя, не слыша друг друга, пытаются докричаться друг другу и миру об одном и том же – о любви.
И вот на роль того самого Фарятьева, нелюбимого, нелепого, юродивого, одержимого теорией о всеобщем счастье для всех людей, – на эту роль захотел попробоваться Андрей Миронов. Тот самый Миронов, которого Эльдар Рязанов видел в ролях исключительно Бедхудовых, победителей по жизни.
Илья Авербах говорил:
Я долго сомневался, выбирая актера на роль Фарятьева. Этот персонаж виделся мне почти бестелесным, фигурой почти абстрактной. Его существование — это какой-то танец, это виртуозное балансирование, чтобы не упасть ни в быт, ни в патетику…
Артист Андрей Миронов, как мне кажется, справился с такой задачей. Его Фарятьев некрасив и мешковат, это печальный человек с грустными глазами. Поклонники прежнего Миронова — ироничного и фантастически обаятельного — будут, вероятно, разочарованы. Но мы специально шли на это.
Миронов в фильме не просто некрасив. Он сознательно убирал любые внешние приметы того обаяния, которое так мешало в нем Рязанову – и так помешает Козакову. Он неделями не мыл голову во время съемок. Он просил гримера запудрить ему ресницы. На каком-то мятом, словно пластилиновом лице жили одни огромные глаза.
Финальный монолог Фарятьева достигает в исполнении Миронова трагической силы. Здесь ему наконец удалось вырваться за рамки осточертевшего киноамплуа и сыграть глубокую душевную драму, причем на каком-то космическом уровне, вне быта. Фарятьев в финале поднимается выше своей некрасоты, нелепости, серенького жалкого облика:
Конечно, все существующее – прекрасно. Знаете, что – мы такое? Что мы с вами такое? Мы часть огромной прекрасной картины или даже мистерии. И каждая часть, каждое мгновение имеет смысл.
Легкий, обаятельный, блестящий Миронов… мечтал сыграть неудачника. Сыграть душевный надлом, невидимые миру слезы. Роль Фарятьева словно пробила ту стену, которая стояла между актером и кинорежиссерами, мешая заявить о себе широкому зрителю в неожиданной роли.
После Фарятьева Миронов сыграл бродячего философа Орландо в драматической сказке-притче Александра Митты “Сказка странствий” (1982). В этой роли Митта видел совершенно другого актера, тоже прекрасного, – Леонида Филатова.
Но Миронов страстно хотел сыграть, попросил попробовать его на роль – и сыграл на пробе так, что, по словам Митты, “не оставил ему ни малейшего шанса” взять другого актера.
А через два года актера ждала звездная роль журналиста Ханина в фильме Алексея Германа “Мой друг Иван Лапшин”. Здесь Миронову даже не пришлось просить: Герман хотел видеть в этой почти трагической роли уже хорошо известного артиста, при этом драматически одаренного настолько, чтобы за его плечами даже в сжатом хронометраже можно было “разглядеть” судьбу.
Кто знает, какие бы еще творческие вершины покорил Миронов? Но жить ему оставалось меньше трех лет. И все же он успел сыграть очень много и снимался до последних месяцев жизни. Его последнюю небольшую роль – маркиза Санглие в “Следопыте” – пришлось озвучивать другому актеру…
Впоследствии Эльдар Рязанов напишет:
…как он мечтал прорваться в трагедию, сыграть трагедийную роль; как его тяготила репутация легкого комедийного артиста …как он боялся повториться, о его страхе, что отыгрался и не сможет сказать ничего нового…
Но почему же сам Рязанов не смог выполнить мечту Миронова? Это не его вина. К душевным качествам актера нужен своеобразный ключ, отмычка. Ни один режиссер не способен раскрыть всего, что заложено в одаренной актерской натуре. И, вероятно, у Рязанова – и он это честно признавал – просто не было средств, которые дали бы Миронову нужный “манок” именно для тех ролей, которые он так хотел сыграть в комедиях своего друга.
Ольга Гурфова
